* * *
Но жизнь ведь абсолютно неисчерпаема и непредсказуема. И пока Галка убаюкивала свою печаль в «собственном кодле», пока я завязывала отношения с окружной военной газетой, вызревали новые коллизии, закипали новые страсти.
Начнем, однако, с «Советского воина». Не успел отъехать в Новосибирск командировочный корреспондент, как мне по телефону сообщили проверочное задание: написать очерк о водителях «Автовнештранса» из числа уволенных в запас. Как жаль, что потерялись эти газетные вырезки (очерк был напечатан с продолжением в двух номерах) и таким образом утрачены навеки многие детали поездки. Но помнится достаточно. Во-первых, меня, опять по протекции Николая Васильевича, отпустили из редакции на три дня. Правда, какой-то сокращенный вариант очерка дал и «Бийский рабочий». Во-вторых, зам позвонил в контору «Автовнештранса» ее начальнику (фамилию до сих пор помню – Канунников), чтобы тот устроил меня в нужный рейс. Я уж не говорю, что авторитет Николая Васильевича в городе был непререкаем сверху донизу, но Канунников оказался еще почитателем моих газетных очерков, и я легко убедила его, что мне нужен сопровождающий. И этим сопровождающим – второе лицо – была Галка. Зачем я так поступила? Знали ли об этом в редакции? А если знали, то одобряли ли? Двигало же мною желание поместить Галку в новые обстоятельства. Я сама к этому стремилась, зная, что это отличное лекарство от любви.
Впрочем, никаких дополнительных усилий от «Автовнештранса» для исполнения моей выдумки не потребовалось. Кабина огромной «Алки», направлявшейся в Монголию, была рассчитана как раз на троих. В ней было тепло, уютно, мы поснимали пальто. Стоял конец марта, и зима еще длилась, особенно здесь, в горах, в которые вползал наш трейлер. Склоны, густо присыпанные снегом, были утыканы голыми березами. Их остовы наводили на мысль о рентгеновской пленке, запечатлевающей только скелеты. Казалось, опусти боковое стекло и увидишь пышную зелень, о которой рассказывал Александр Федорович. Или Петрович? Запамятовала я, как звали и того шофера, к которому мы пересели в Кош-Агаче. Почему именно там? Да потому что мы с Галкой не только в Монголию не могли попасть (для этого требовались совсем другие поводы и специальные документы), но и подъехать вплотную к границе. Поэтому полтора суток я мотала душу расспросами симпатичному, разговорчивому пожилому Александру Федоровичу, который, кажется, был нам рад – все-таки веселей – и показывал все бомы вдоль Чуйского тракта, предупреждая о каждом новом перевале, кормил пирожками и строго-настрого велел пообедать в чайной, когда мы остановились на ночлег: «Без горячего жить нельзя». А на обратном пути нам достался водитель нрава мрачного, хотя и помоложе. Может, он уже утомился в рейсе и хотел бы на обратном пути помолчать, не отвлекаться на всякие дурацкие разговоры. Или дело было в том, что инструкцию, как ублажить корреспондентов, он получал не от управляющего, а из вторых рук.
Но все равно путешествие получилось замечательное, настоящее приключение! Наконец-то, прожив полтора года в Бийске, я увидела Алтайские горы, проехала через знаменитый Семинский перевал, познакомилась с коренными алтайцами. Хотя, конечно, это была даже не туристическая поездка, а так – наезд панорамой, как говорят киношники. Немного, правда, получила представления о жизни дальнобойщиков. Сегодня только задумалась – как это они ездили поодиночке? Теперь так не делают.
Все, что я увидела и услышала, и что мне только показалось, и что я придумала, я описала в очерке и получила приглашение на стажировку. А вот какую непринужденную обстановку создавало в этой поездке Галкино присутствие, как весело было болтать нам именно втроем, как ее незамысловатые реплики и шутки сглаживали мою целеустремленную, бесцеремонную настырность, какой она напустила на себя важный вид, когда нас позвали от окошечка администратора гостиницы: «Кто тут корреспонденты? Возьмите ключи», и как хохотала потом в номере – все это на страницы газеты не попало. Галка, кстати, отлично исполняла эту свою роль второго лица. Она даже нашего «обратного» героя сумела смягчить, развеселить и разговорить. И почти уже подъезжая к Бийску, он остановился по ее просьбе у спуска к реке, и Галка кубарем слетела к зарослям ивняка, наломала покрасневших, напружинившихся к весне веток, половину отдала шоферу; и через неделю у нас на столе уже распушились вербы. Потом шарики опали, потом проклюнулись листочки, и чуть не месяц эти прутики напоминали нам о поездке. И Галка то и дело заговаривала то про пирожки с грибами, которыми нас кормил Александр Федорович, то про узкие, крутые участки тракта и страшные истории, которые на них случались (это нас пугали водители). Или пускалась в рассуждения, какие разные бывают на свете люди, имея в виду двух наших «извозчиков».
Она вообще была страшно впечатлительна. Где бы мы ни оказывались, всегда Галка обнаруживала какую-то дополнительную краску, которой я даже не заметила. Когда-то, в самом начале нашей дружбы, я потащила ее в гости к Мэле Полосухиной. По нашим примитивным бытовым привычкам в семейном доме великолепно угощали, и я запомнила это обилие, это чувство желудочной удовлетворенности, ощущение тепла и уюта. А вот Галка не раз вспоминала, что у Мэлы к пельменям (с детства моей сибирячке привычным) подавали … майонез. И как это было вкусно!
А когда мы помогали вселяться в общежитие нашему Степе Наумову с женой, Галка восхищалась старинным зеркалом в овальной резной раме – видимо, приданым «молодой», москвички хороших кровей.
Ездили мы на какой-то праздник в Новосибирск – она одинаково бурно восторгалась ванной в коммунальной квартире моих ростовских друзей, салатом-оливье с крабами, домовитостью моего приятеля и его жены (но в большей степени мужа – как редким явлением), красотой их соседей (тоже молодой супружеской пары, действительно очень яркой) и оперным спектаклем, на который, по моей просьбе, нам заранее купили билеты. Я заказывала «Фауста» и не ошиблась. Галка была потрясена и музыкой, и зрелищностью, и фантастическим и одновременно мелодраматическим сюжетом.
Кстати, ездили мы в Новосибирск в мае, и это были последние (в крайнем случае – предпоследние) эпизоды, проживаемые нами совместно. Уже было ясно, что летом я покину Бийск, и мы строили планы Галкиного житья-бытья. Ей оставался еще год учебы. Не рассчитывая на помощь родителей, она думала пойти в больницу санитаркой, а я надеялась, что Николай Васильевич поможет Галке поселиться в общежитии медучилища. Оно, конечно, предназначалось для «дневников», но ведь нет правил без исключения. (Тут я вспоминала реплику Журавлева по поводу списанной кровати и вообще весь его благородный заквас). А после выпуска Галка намеревалась еще год поработать в больнице, накопить производственный стаж для поступления в мединститут. Вот какие намечались планы, вполне в духе молодежных повестей тех лет. И нравились они нам, казалось, обеим.
* * *
Но теперь мы совсем мало времени проводили вместе. В тринадцатую комнату и я, и она ходили все реже – и кроме причин личного свойства появились и объективные: на место Виталия поселили, правда, очень милого, но очень молодого, моложе Галки, московского техника Борю, который только начал входить в мир божий и не годился в наперсники, а в братья разве что младшие, а на это у нас уже не хватало душевных сил. Да еще поместили четвертого человека, примитивного и развязного, которого Рогов припечатал кличкой «Чико» и который своей глупостью и наглостью был способен разрушить любую добрую атмосферу.
И теперь тринадцатая уже не была частью нашей квартиры в двух уровнях, а — заурядной общежитской комнатой. Даже Леня и Васька теперь чаще шли к нам, чем наверх. Да и вообще сократили визиты в общежитие. Граф тоже проводил у нас много времени. Я уже вспоминала, как он опекал Галку и меня осенью, как подкармливал нас конфетами, как подбивал меня на какие-то фантастические игры, в которых изощрялись, придумывая якобы происходящие с нашей компанией приключения. Галка при этом кисла, с трудом поддавалась на наши крючки и закидоны. Рогов над нами издевался – в основном по поводу нашего невежества в литературе и географии. А мы плевать на этот сарказм хотели. И постепенно сближались все больше.
Граф вообще был особый парень. Более простого и крепкого устройства, чем тот же Виталий или Рогов, он инженером-теплотехником стал силой обстоятельств. Всю жизнь мечтал поступить в Высшее Одесское мореходное училище. Вот еще когда снились ему путешествия и приключения, а из писателей он обожал Джека Лондона и Стивенсона, а прозвище лучшему другу дал «Билли Бонс». Но учиться на капитана дальнего плавания тех, кто побывал на оккупированной территории – пусть в детском возрасте – не пускали. Вот котлами заниматься – пожалуйста! Тем более – в Сибири! Тут его сразу вместе с Виталием взяли в конструкторское бюро (с киевским-то дипломом!). Но то, что увлекало и воодушевляло Виталия и Арона, оставляло Графа равнодушным. Более того, думаю, ему не по плечу были «Кисины» фантазии и требования. И через полгода Граф перевелся в энергоцех. И вошел в иной ритм жизни – ночные смены, тяжелый сон при дневном или электрическом свете в комнате, полной народу, всплески нереализованной энергии, которые иногда удавалось сбросить на волейбольной площадке, а чаще в дурацкой гульбе с работягами после смены или в какой-нибудь агрессивной выходке, природа которой была нам тогда непонятна. Физически Граф был здоров неимоверно, такой плакатный красавец, олимпийский чемпион, метр восемьдесят два ростом. И его периодическое буйство мы объясняли избытком сил. А то, что Граф вдруг одомашнел и присмирел, мы воспринимали как каприз, временное явление.
Я все больше погружалась в приготовления к новой жизни: писала для военной газеты, съездила в начале мая на стажировку, завязала какие-то отношения с журналом «Сибирские огни». Я им была нужна, как рыбе зонтик, но мне главное было – чем-то занять свою жизнь, создать видимость востребованности и благополучия. Кстати, видимость, если ее с азартом изображаешь, постепенно становится истинной жизнью. Конечно, так случается только в молодости, когда сам до конца не знаешь, чего хочешь.
И вот, пока я трудилась над созданием своего нового имиджа, новой судьбы, я потихоньку отплывала от Галки, тем более что она тоже все глубже погружалась в свою новую компанию томских студентов и молодых специалистов. И уже никаких разговоров про общежитие медучилища не было. Августа Ивановна просто за руки тянула Галку жить к себе после моего отъезда. Я понимаю, учительница страдала от непривычного одиночества. А Галка была подругой ее дочери, а может быть … может быть …
Мне тогда приходила одна мысль, но даже додумать ее было некогда, что Галка покидает меня, как сжатое поле, чтобы сеять и собирать в новом месте. Ну, не так грубо! Да и вообще было не до того…