Персональный сайт Инны Калабуховой

VII. Урожай в авоське

Между прочим, мы, с таким воодушевлением покидав­шие «Ромашку», очень быстро поняли, скольких преиму­ществ лишились. Конечно, загородной прохлады — этого неслышного, невидимого, но такого целительного дыхания запущенного сада. Еще — нашего совместного пребывания, проживания, вникания друг в друга, которое так ценится в этом возрасте. Конечно, и сейчас мы прибегали — то Ника на Соколова, то я на Горького. Но то и дело возникали бы­товые обязанности, случайные обстоятельства, вся эта сеть, именуемая повседневной жизнью, в которой запутываются даже крупные птицы, не то что мошки вроде нас.

И, наконец, как мы хаяли нашу лагерную повариху те­тю Таню за пустые щи! Как ненавидели бесконечные ом­леты (особенно я, с моей аллергией на яйца) и сухую пшенную кашу! Но мы не ценили главного: вкусно или невкусно, сытно или скудно, но нас кормили каждый день трижды в день! А в Ростове кормежка бывала от случая к случаю, и мы не раз вспоминали лагерное какао на воде — фиолетовое и почти сладкое — и капустные кочерыжки, перепадавшие нам, когда мы дежурили на кухне. И только теперь я догадалась, почему Антонина Сергеевна не забра­ла Нику из лагеря с ее фурункулезом. Ведь чирьи-то отку­да берутся? От плохого питания. Зачем же было его заве­домо ухудшать?

Вот когда мы обратились всем своим существом к ого­роду! Отправились через пять дней после приезда. Собира­лись основательно. Мамы запугивали солнцепеком, и мы с Никой нацепили лагерные пилотки. Антонина Сергеевна повязала косынку — ей она была очень к лицу, а моя мама разыскала вязаную шапочку из хлопчатобумажных ниток. Ее прислала для меня вместе с парусиновыми туфлями мос­ковская бабушка, и шапочка до сих пор валялась невостре­бованная. На ногах у всех, кроме меня, все лето щеголяв­шей в своих сносу не знавших деревянных босоножках, бы­ли чувяки — самошивная базарная обувь тех лет. С платья­ми проблемы выбора не возникало — у каждой имелось по одному.

Зато тщательно готовилась тара под урожай. Тогда поя­вились и на много-много лет воцарились в советском быту «авоськи», плетеные веревочные сумки. Сунешь такую в карман — и хоть на базар, хоть в гости, хоть на парад.

А случилось что-нибудь съедобное или носильное на твоем пути — поймал его и сунул свой улов в сеть.

Но сегодня мы отправляемся не «на авось», а с заведо­мой целью. Поэтому «авоськи» выстилались бумагой и тряпками, чтоб ни одна горошина или фасолина не ус­кользнула. Брали с собой бутылки с кипяченой водой, заткнутые бумагой, одну кружку на всех и по ломтю хлеба.

Было воскресенье. Вышли пораньше, ведь путь пред­стоял не ближний — через полгорода до единственного пешеходного моста через Дон на Буденновском. Эту часть до­роги одолели незаметно, по утренней прохладе, под наши с Никой еще не исчерпанные рассказы о лагере, под воспо­минания наших взрослых — а что тут раньше было, на мес­те развалин, мимо которых мы проходили. По узкому мосту шли озабоченные, как бы не попасть под транспорт, кото­рый — и телеги, и редкие автомобили — тоже рвался в вы­ходной на пажити.

И только перебрались на левый берег, почувствовали, что притомились. Передохнули минут десять на каких-то металлических обломках недавних военных катаклизмов и вступили наконец на «огородную тропу». Это мы потом ее так с Никой окрестили, когда уже натаскались с тяжелы­ми сумками, понатерли себе на стопах волдырей песком по­полам с потом, но старались острить: «К нему не зарастет огородная тропа!»

Антонина Сергеевна и мама подсказывали нам, где на­до взять правее, где спуститься в ложбинку, когда стоит ра­зуться и пройтись босиком по мелкому, пополам с пылью, песку. А солнце уже взобралось почти на середину неба и нацелилось прямо на наши спины и головы. Но как мо­лоды мы были! Даже нашим матерям еще и не думало ис­полняться сорок! Мы не боялись ни жары, ни расстояния, ни бездорожья! Мы забыли про голод. Даже пить нам не хотелось.

Вокруг расстилалось желто-зеленое пространство без конца и без края. Оно потрескивало кузнечиками, поцвинькивало какими-то птичками, шуршало ящерками, выбегаю­щими из-под ног. В жестковатой траве Придонья то здесь, то там выстреливал цветок, то сурепка, то цикорий, а то ре­пейник. Я тут же бежала к нему, норовила понюхать. Но цветы не пахли, а благоухал весь воздух: травой, ветром, солнцем, донской сыростью.

Где-то на половине пути, когда мы все порядком уста­ли, Антонина Сергеевна, оттолкнувшись от каких-то наших с Никой книжных разговоров, решила пересказать нам но­веллу ОТенри «Гнусный обманщик». Я уже прочла к тому времени «Дары волхвов» и «Последний лист» — все в той же «Библиотечке красноармейца» — и вдруг опять этот ав­тор, такой добрый, милый, с такой чудесной шуткой на кон­чике пера и такими неожиданными поворотами коротенько­го сюжета.

Но больше, чем О’Тенри, поразила меня Антонина Сер­геевна. Она не просто изложила десятистраничный рассказ, но воссоздала его атмосферу: на границе по Рио-Гранде можно отнять у человека жизнь, но опасно украсть ло­шадь. Малышу пришла в голову мысль потрепать по гриве Мексиканский залив… А как капитан Бун характеризовал Буэнос-Тьеррас, Антонина Сергеевна пересказала почти до­словно. Правда, последние реплики донны Урике и ее мни­мого сына прозвучали по-русски, а не по-испански, как на­писано у ОТенри. Но это уже несущественные детали.

Кстати, в другую вылазку на огород мы узнали от Ни­киной мамы про Боливара, который не мог снести двоих, и про вождя краснокожих. Но тогда, в тот день, в отдалении уже замаячили грядки, и мама закричала:

— Вон, вон красный лоскуток! Я его на границе наших делянок привязала!

Ну что вам сказать про эти огороды? Только два слова — смех и грех! Теперь мы с Никой поняли, почему наше возвращение не было отмечено обильным овощным пиром. Ничего-то у наших мам не выросло! Какая фасоль, какой горох! Они сгорели вместе с редиской! Как, впрочем, и морковь, и свекла. Ведь выбирались наши неопытные аг­рономы на свои плантации в лучшем случае раз в неделю, а то и в две. А еще воду для полива им приходилось носить с Дона за целый километр!

Весной некому было подсказать горожанам, что реди­ска, как младенец, требует каждодневного, если не ежечас­ного ухода. Да и вообще огород — .живое, сложно органи­зованное существо, которому нужно отдавать, отдавать, от­давать — силы, время, знания, навыки, и тогда… может быть… в конце концов… что то получить. Сегодня это аз­бучная истина для тысяч ог< родников-любителей,..имеющих дачи, пригородные участки, родителей в деревне, скупаю­щих в книжных магазинах всякие «Советы огороднику», «Твой сад», «Как бороться с насекомыми-вредителями» и прочие глянцевые пособия, усаживающиеся перед телеви­зором, чтобы посмотреть «Растительную жизнь с Павлом Лобковым».

А тогда невежеству наших родителей в вопросах сель­ского хозяйства не было предела. Как не было предела их наивной самоотверженности. Вот и сегодня, притащив нас на это жалкое поле, они принялись тут же раскапывать каж­дая свой схрон, где было припрятано старое, ржавое, но по­ка целое ведро, потопали к Дону за водой, перекликаясь на ходу, стали выдергивать сорняки, что-то прореживать, от­щипывать. И мы с Никой включились. У нее уже были свои заслуги перед огородом — она в июне окучивала с Антони­ной Сергеевной картошку, пыталась спасти морковку. Ме­ня, как неофита, больше всего занимал урожай.

— Ой, — кричала я, добежав до верхнего конца участ­ка, — помидоры поспели!

И действительно, на двух кустах — всего посадили двадцать, — как диковинные сказочные ягоды, краснели несколько шариков величиной с грецкий орех. По одному мы тут же съели, они восхитительно пахли помидорным кустом — так никогда не пахнут покупные. Остальное ре­шено было собрать перед уходом.

Мама тем временем советовалась с Антониной Серге­евной, какой куст картофеля стоит подкопать с пользой. Ника и я отправились поглядеть на бахчевые. Они с честью пережили знойные дни, не пропали и тянули свои крепкие желто-зеленые стебли по земле в центре огорода. Листья у арбузов, дынь и тыкв были резные, шершаво-пушистые, а завязи — крошечные. Даже не с грецкий, а скорее с лес­ной орех, ну, может, с каштан. Неужели когда-то они пре­вратятся в громадные сочные плоды?

Не превратились! Через месяц, перед началом занятий в школе, мы собрали с Никой эти немного подросшие, слег­ка порозовевшие изнутри, но все равно недоразвитые арбу­зы, такие же псевдодыни и псевдотыквы и вообще все на огороде, что хоть как-то годилось в пищу.

Но это потом. А в тот день мы, признаться, нисколько не разочаровались тем, что нам открылось. Наши ожидания были так неясны, так неопределенны, что мы моментально внутри себя решили: огород — это не источник пищи, а данное нам приключение. Позже это приключение напол­нилось более детальным содержанием: загородная прогулка под благовидным предлогом — раз, место для сокровенных и продолжительных бесед — два и, наконец, — способ уто­ления охотничьих инстинктов.

При чем здесь охота? Ну, как же! Называет же Соло­ухин свою книгу о сборе грибов «Третья охота». Третья по­сле блуканий с ружьем и рыбалки. Так вот, наши походы на огород были сродни вылазкам грибников. Как и они, мы никогда не знали, что нас ожидает «на месте происшест­вия». Да или нет? Чет или нечет? А что еще нужно для удовлетворения древнейшего азарта?

Например, три дня назад я приметила на помидорном кустике незрелый плод. А сегодня он отвалится мне в ладонь алой наградой, которую я могу съесть, но лучше всего — отнесу бабушке. Но бывало, что помидора вообще не оказывалось на месте. Меня опережал лихой человек. Зато в десяти шагах, на другом конце, вдруг налилась соком целая гроздь. А вот и загрубели, почернели семечки на единст­венном подсолнухе, выросшем посреди нашего огорода. Никто его не сажал, сам вылез. Но тем драгоценнее это сва­лившееся с неба (выбравшееся из-под земли?) богатство. И сорвать его нужно сегодня. А то вдруг кто позарится.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что ого­роды в те времена не обносили. То ли потому, что все они были такими же скудными, как наш? То ли стыдились брать у бедных? Разве ущипнуть что-нибудь. Так этим и мы не брезговали. Идешь к Дону за водой через три чу­жих участка и вдруг видишь укрывшийся под листвой уже слегка пожелтелый огурец. Ну, что? Оставить его стареть на поле у хозяев-разгильдяев? А еще я нашла на чужом огороде свою любимую фасоль: хозяева или удачно поса­дили, или хорошо за ней ухаживали, и она у них вызрела, даже стручки осыпались. Но собирать ее почему-то никто не стал. Я в один день прошла мимо, в другой. А на тре­тий раз, воровато оглядываясь по сторонам, сгребла все стручки и повылазившую из некоторых фасоль в пилотку. Своей добычей я поделилась с Никой. Как, впрочем, практически делили мы пополам все, что собирали за день: мелкие катышки картошки, невемь откуда вырос­ший початок и прочее.

Впрочем, неурожай неурожаем, но к концу августа авоськи на обратном пути оттягивали руки. Наши мамы окончательно в огороде разочаровались и переложили забо­ты о нем на плечи дочерей. А мы и рады! Никогда мы не были так свободны: я от бабушкиных поручений и поуче­ний, Ника — от опеки над Вадиком. И никогда нам не было так хорошо вдвоем, как на этом звенящем, залитом солнцем пространстве.

Эти лениво распластавшиеся или уютно усевшиеся на жесткой земле девочки не просто болтали о том, о сем. Они растили свои души, поливали их небольшим запасом зна­ний, пропалывали иронией и самоиронией, и урожай поспе­вал медленно и верно. И даже когда мы тащили на обратном пути тяжелые авоськи и все время ставили себе вехи: до то­го камня, нет, до самого моста, ни за что, у меня руки отва­ливаются… это все перемежалось, поливалось, как удобре­ниями, какими-то рассказами, историями, спорами, которые подкармливали нас слаще помидоров и арбузов и заставля­ли уже через день начинать канючить дома:

— Ну, мы завтра на огород, можно? Там целых три кус­та картошки не выбрано…

И бабушка, еще не успевшая за два дня сообразить, ку­да приспособить ворох принесенного мной с огорода мусо­ра, соглашалась:

— Ну, иди…