* * *
Потоцкая вернулась из Крыма вся в золотистом загаре, который бывает только у блондинок и который очень гармонировал с ее крашенными под платину волосами и серо-зелеными глазами. Настроение у нее было праздничное, творческие планы ее переполняли, и она весьма благодушно, без лишних возражений согласилась рассмотреть кандидатуру второго литсотрудника, которую в ее отсутствие подобрал редакторат, некоего Якова Мефодьевича Кузнецова. Это был смурый мужичок лет сорока, высоченного роста, с оловянными глазами и с коротко стриженной, но все равно неистребимо крупной кудрявостью. Ранее он трудился в «Блокноте агитатора», к культуре не имел ни малейшего отношения, но зато имел большой партийный стаж. На это особенно напирали в редакторате:
— Регина! Отпуск, болезнь, командировка — отдел должен находиться в надежных руках!
— Ну и бог с ними! — делилась со мной Регина Павловна. — Я с этим «Кузей» поговорила. Ни на стукача, ни на интригана он не похож. Возьму его с испытательным сроком. Работы черновой всегда полно! А если не потянет — за два месяца кто-нибудь найдется. Осень началась, может, приедет кто-нибудь из столичных выпускников. Рано или поздно все как-то налаживается.
Но через неделю, вдохнув редакционной атмосферы, Регина помрачнела.
— То есть, как это — рецензию Баландина печатать не стали? А вы что же, Дина, как манная каша? Действительно, нужно брать вторым литсотрудником мужика, да постарше, чтоб зубы умел показывать. Конечно, не этого безликого Кузю, но и без вашей излишней деликатности.
Я пыталась объяснить, что дело не в моей бесхребетности, что за время ее отсутствия многое переменилось вообще, но вскоре все нарисовалось и без моих разговоров.
Началось именно с художников. Была заказана еще до отъезда Потоцкой статья о предстоящей выставке Ефима Маргулиса. Писать ее собирался чуть ли не сам глава Союза художников Василий Тихомиров. Но теперь стал тянуть, мямлить и после Регининых упреков по телефону прислал с курьером небольшую, строк на сто заметку из одних общих слов, подписанную молодым графиком Вальтером Николаевым. Регина Павловна закипела негодованием, схватилась за трубку, но Тихомиров оказался уехамши с этюдником на Алтай (он был певец родной природы). Статья между тем была заявлена в воскресную полосу, и, поручив мне срочно изобразить строк сто в подверстку об олимпиаде школьников в Академгородке, Потоцкая решила отложить выяснение отношений с Тихомировым до «слушного часу».
Но «слушный час» не наступил, потому что заметку о Маргулисе сняли прямо в день верстки из номера, не известив об этом мою начальницу. Подробности выяснились в понедельник на планерке. С утра Регина Павловна просмотрела воскресный номер и, не обнаружив нашего материала, вскипела, подозревая происки Чикина. В кабинет редактора она отправилась с пылающими щеками, а вернулась после планерки аж зеленая.
— Это не Чикин. Это Толя самолично снял. (Она иногда фамильярно называла редактора по имени по старой памяти, когда они вместе работали в «Молодежке».)
— Почему?
— Оказывается, недавно Горячев публично охаял Маргулиса, назвал его абстракционистом и очернителем…
И тут я вспомнила… Да-да, я сама слышала. В Регинино отсутствие проходила областная конференция работников отделов культуры. Меня послали писать отчет. И вот, после нуднейшего доклада главной облисполкомовской дамы, районных культуртрегеров осчастливил эмоциональной речью сам Горячев. (Кстати, опытного человека это насторожило бы — первые секретари обкомов до такой третьестепенной материи не снисходят, на это держат специального человека, — но я была несведуща в партийной иерархии.) Как всегда, ораторский стиль «первые» копировали у «первых из первых», сегодня, следовательно, у Никиты. Отведя в сторону, как бы отбросив, руку со смятой шпаргалкой, покрасневший от натуги Горячев говорил, что культура в советском обществе создается народом и для народа, что напрасно гнилая богема, преклоняющаяся перед Западом, хочет навязать нам чуждые вкусы, формы, а также идеи. Он бегло коснулся литературы и музыки, сослался на ценимых Лениным Толстого и Бетховена и «свалился», по выражению Марка Твена, «как слепой мул в колодец», в живопись. Он напомнил собравшимся, что изобразительное искусство — это мощнейшее средство идеологического и эстетического воспитания, которое осуществляют и музеи в многомиллионных городах, и скромные районные клубы. Более того, искусство живописи должно войти в наш быт. Хорошая репродукция с картины Репина и Сурикова, повешенная в классе сельской школы, научит детей любить Родину, знать ее историю. Такое же воспитательной значение имеет и хорошая современная живопись: портреты передовиков производства, пейзажи Алтая и Кулунды, картины счастливой и зажиточной действительности. Но живопись может иметь и отрицательное воздействие. Например, он был на днях на выставке художника Маргулиса. Эти уродливые, какие-то асимметричные лица без щек и ушей. Одни глаза да кости! Эти некрашеные рамы! Эти темные краски! Да, вот вам иллюстрация: одна картина с выставки Маргулиса попала в облисполком, висит в холле. Посмотрите ее в перерыве. Она называется «Первое сентября» — две девочки собираются в школу. Где Маргулис нашел таких школьниц? Почему они такие худые и бледные? Почему у них кривые ноги в перекрученных чулках? Или тут намек, что детям у нас плохо живется?
(Я тогда подумала, что кто-то крупно подставился, повесив в солидном учреждении картину Маргулиса. Сегодня я думаю, что это была запланированная инсценировка: надо было наглядно проиллюстрировать тезис «Что такое плохо».)
Ох, не буду я перечислять все, что нес Горячев. Ясно было, что посещение Хрущевым выставки в Манеже нужно было подкрепить всесоюзным резонансом, который не замедлил воспоследовать. В Новосибирске долго не мудрствовали и зеркально повторили московский сценарий, выбрав Маргулиса как наиболее подходящего на роль Фалька или там Ларионова.
Но я по своей относительной молодости и отсутствию политического чутья восприняла всю эту историю как очередной фарс, курьез, пример начальственного бескультурья. А оно вон как обернулось, как сгустилось!
* * *
И дальше понеслось, поехало! Чем ниже стоят на иерархической лестнице чиновники, тем больше стараются они проявить верноподданность. И если Горячев, ничтоже сумняшеся, скалькировал, как сумел, скандальную выходку Хрущева и устремился дальше руководить промышленностью и сельским хозяйством, то у Алферова — третьего по идеологии — загорелась душа и зачесались руки постегать всех возомнивших, всех неудобных, всех ненадежных (или это просто была его святая обязанность?). А уж такие, как наш Иван Кузьмич Чикин, немедленно засучили рукава и стали, не дожидаясь приказа, выдергивать с поля не только то, что полагали сорняками, но и вообще все, что пыталось расти. Цель была простая и четкая — уничтожить все живое. Ярлыки же лепили — идеологически невыдержанное, антинародное, антипартийное.
Рецензии на фильмы, спектакли, книги теперь встречались бутылками с горючей смесью или натыкались на колючую проволоку. Редкой из них удавалось прорваться хотя бы в план. Но даже из полосы можно было выпасть в мусорную корзину. Кроме заметки о Маргулисе вылетела моя рецензия на фильм Пырьева «Братья Карамазовы» как проповедь абстрактного гуманизма (так аттестовал ее ответсекретарь Шамшурин). А сам Беспалов вернул Регине Павловне для кардинальной переработки статью по поводу открытия сезона в оперном театре.
Тут предыстория такая. Театр начал сезон сразу двумя премьерами: балетом «Каменный цветок» и «Хованщиной» Мусоргского. Так как и ежику было понятно, что в нынешней ситуации на две рецензии рассчитывать не приходится, то Регина самой Иде Яковлевне Пиккер поручила написать о новых тенденциях в работе театра, разобрав кроме премьер еще и «Сказки Гофмана» Оффенбаха. Ими оперный завершил прошлогодний сезон, а мы по какой-то оплошности спектакль не отрецензировали, ограничившись только информацией.
Регина Павловна считала, что пошла на великую жертву, втиснув в двести двадцать строк анализ трех крупных и новых спектаклей. А редактор ей на совещании во всеуслышание заявил, что более безответственного подхода к пропаганде искусства, чем статья Пиккер, он не встречал: все перевернуто с ног на голову. Близкий и понятный народу «Каменный цветок» назван ходульным, упрощенным спектаклем, а зачем-то осовремененную «Хованщину», с акцентированными антиправительственными мотивами, Пиккер оценивает как большую удачу. Но самая серьезная ошибка автора — восхваление насквозь антиреалистических, безыдейных «Сказок Гофмана».
Рецензию сняли, и Регина Павловна тут же ринулась звонить в обком секретарю по идеологии Алферову, договорилась с ним о встрече и пошла отстаивать истину.
