I. Сны
Этой ночью мне приснились сразу три сна. Один за другим. Но абсолютно друг с другом не связанные.
Первый: у нас собака, темно-рыжая. Ирландский сеттер, что ли? Но более массивная, приземистая. И спина у нее покрыта какой-то пищевой массой, нечто среднее между холодцом и мороженым. На холодец похоже цветом — серое, переходящее в белое, — и рыхлое, как мороженое. Но не тает и не раскисает. Я руками снимаю куски этой массы, кладу собаке в миску, и она ест. Так делаю несколько раз. И вот почти все снято и съедено, но остатки застряли в шерсти. А собака такая же истеричная, как наша реальная Хильда, — ни вычесать, ни вымыть себя не позволяет. Я ее исподтишка стригу, стараясь выхватить крошки и жир вместе с шерстью. Пища все равно остается на спине, зато волоски попадают сеттеру в глаза, плавают на роговице. Я тревожусь за зрение собаки, кляну себя и ее, и сон плавно исчезает, переходит в новый сюжет.
Теперь я посещаю какой-то мемориал, связанный с Холокостом. Уменьшенная копия Освенцима, но расположена у нас в городе, в каком-то парке. Осматриваю бараки, нары, мешки с волосами, груды детских башмачков, фотографии живых скелетов — обычные экспонаты. Но тут мне предлагают взглянуть на рисунки художника, который в детстве был узником лагеря. Их показывают под большим секретом. Во сне рисунки неотчетливы — какие-то андеграундные наброски карандашом или кистью. Но впечатление, сильное и страшное, входит в меня, минуя зрение, как бы впитывается. Я становлюсь носителем ощущений художника.
Когда я выхожу из мемориала в парк, то замечаю, что меня преследуют. Сон становится похож на триллер. Меня хотят уничтожить, как обладателя запретного знания. Я бегу, бездарно прячусь за стволами деревьев, за какими-то киосками, спотыкаюсь, ушибаюсь… Кольцо преследователей смыкается, обреченность меня душит, лишает последних сил… И тут второй сон истаивает, но начинается третий.
Я по заданию — газеты, журнала? — должна получить фотографию какого-то знаменитого московского здания, очень большого, многоэтажного, в центре города, на набережной Москва-реки. Снимок сделан с фасада, очень подробный. На нем можно разглядеть не только окна, двери, фальш-колонны, карнизы, но и фактуру облицовки, все эти русты, шершавость камня, спрятанные в углубления водосточные трубы — мельчайшие подробности. Дом очень красив каким-то благородным, спокойным стилем, серопесочным цветом. Но главная прелесть огромной фотографии не в изображении, а в ней самой. В моих руках она все растет, и пока я ножницами обрезаю попавшие на снимок соседние здания, какие-то решетки, ворота, фото рвется из моих рук, как бумажный змей. И вот уже поднимает меня в воздух, вот я уже ступаю на него, как на плот. Вот парю как раз над тем местом, где стоит сфотографированный дом. Но удержаться на этом ковре-самолете очень трудно. От малейшего моего движения он клонится то в одну, то в другую сторону. Я сползаю к краю, мне грозит падение, высота увеличивается, ветер бьет в лицо, и ухватиться или упереться не за что (или не во что?). И я уже готова сверзиться с фотографии. Про себя молю: хоть бы в реку, а не о парапет набережной… И просыпаюсь…
Давненько мне не снилось столько снов за одну ночь, да еще таких непохожих друг на друга, да еще с такими сильными чувственными впечатлениями. Эту странную рыхлую массу, покрывавшую спину собаки, я не только осязала руками, но и слышала, как она шлепается в миску, как шумно дышала собака, заглатывая пищу. Смысл мистических рисунков, минуя мое зрение, как бы всасывался моими мозгами, тоже с каким-то присвистом, всхлипом. А дом на громадной фотографии был живее, объемнее оригинала: выпуклый, шероховатый — и одновременно глянцево-гладкий, — поэтому я скользила и скатывалась по снимку.
Значит, еще остались в подкорке эти точки, крохотные центры, посылавшие мне всю жизнь необыкновенные, увлекательные сновидения.
Я их видела и в детстве. До сих пор помню, как в одном моем тринадцатилетнем сне я была одновременно и французским гаменом на баррикадах, и его молодой матерью, одетой в пушистый и в то же время слегка колючий свитер из какой-то рыжей (верблюжьей?) шерсти. Такие вообще появились не ранее семидесятых годов. А мне он приснился в сорок шестом.
А под пятьдесят лет вдруг привиделось, что я совсем юная девушка и у меня страстный, подробный роман, а потом даже замужество с высоким черноволосым юношей по имени Тильберт. Причем знакомство происходит в поезде. Тамбур нашего вагона похож на какую-то благоустроенную каюту. И именно оттуда навстречу мне выходит этот узкий, как нож, парень. И как раз в этом зелено-белом, эмалированном, а может быть, мраморном, необъятном тамбуре в дальнейшем проистекает наша семейная жизнь. И пока она происходит, я сквозь сон думаю — почему же я ничего не рассказала о Тильберте своему реальному мужу? А проснувшись окончательно, рассуждаю: откуда взялось странное имя Тильберт? Гилберта я встречала в книгах, а этот как ко мне забежал? И только спустя несколько месяцев соображаю: полное имя моего любимого героя Тиля Уленшпигеля как раз Тильберт. Но кроме этих разовых, экзотических, у меня еще бывали сны с продолжениями и сны циклические, в которых один и тот же сюжет, ситуация, персонажи повторялись десятки раз в различных вариантах. Я эти повторяющиеся сны иногда раскладываю перед собой, сортирую, анализирую, пытаясь понять: почему они меня держат в плену? Иногда истолкование находится, иногда — нет.
Много лет — более двадцати — снилось, что я приезжаю в Новосибирск и никак не могу встретиться с любимой подругой. То заболевает моя свекровь, и я должна сидеть у ее постели. То мне поручают присматривать за детьми дальних родственников — непонятно каких. То меня срочно отзывают в Ростов. Но вот наконец в одном из снов, надев новое, очень красивое платье, я отправляюсь к подруге встречать Новый год. Казалось бы, сейчас все состоится… Но я брожу по лестничным маршам и площадкам ее странного, конструктивистского дома и не могу отыскать квартиру. Время бежит, уже без четверти двенадцать, полночь, час… Нет, не нашла… И еще были сны в этом же духе, которые прекратились, как только мы встретились с подругой наяву, возобновили прежние отношения, переписку… Какой-то тоскующий очаг был затушен.
Постоянно снится бабушка, чаще всего в старой ростовской квартире. Первое время после похорон во сне присутствовал вопрос: она же умерла, почему я с ней общаюсь? Ответ, опять же во сне, был таков: если бабушке этого не сообщать, она останется жива. Мы разговаривали, что-то совместно делали, смеялись, жили, жили во сне… Потом появилась новая краска: или бабушка жила одна в ростовской квартире, ее обижали соседи, не пускали на кухню, отнимали одну из комнат, а я (или мы с мамой) находились в другом месте и предпочитали ни во что не вмешиваться. Или, наоборот, бабушка куда-то уходила, где-то бродила, больная и старая. А мы ее искали, разводили беспомощно руками… Варианты этих снов бесконечны и неизбывны. Они рождены любовью и чувством вины, которое постепенно стало мощнее, чем даже любовь.
Существует цикл снов про квартиры. Мы получаем жилплощадь, Первое время это происходило в Новосибирске. Постепенно география квартирных снов расширилась. Один-два раза это был Ростов, потом появились совершенно незнакомые города. Обычно квартиру дают мужу на работе. И всегда — коммуналку. Причем, это могут быть две, три, даже четыре комнаты, но они обязательно расположены в разных концах коридоров, мы через кого-то проходим, кто-то курсирует мимо наших кроватей, какие-то громадные общие кухни с пятнами на потолках, с ржавыми трубами и капающими кранами. Иногда случалось во сне, что мы поселялись в хорошенькой двухкомнатной изолированной квартире, но в последнюю минуту кто-то —- или мы сами — решал, что нам лучше будет жить в другом доме, там три комнаты, чуть не вдвое больше метраж… Но это опять какая-то фантастическая коммуналка. Я в жизни таких не видела: не то питерские трущобы, не то лабиринты каких-то конструктивистов. И там, в этих общих квартирах, спят на проходе наши еще маленькие дети, мимо них соседи волокут свои сумки, ведут своих топочущих гостей или укладываются спать в нашей комнате… Фантасмагория, практически не имеющая аналогов в реальном замужнем моем быте, но. тем не менее, назойливо во мне живущая.
А еще есть сериал о какой-то здравнице на берегу моря. Иногда снится момент получения путевок — так сказать, прелюдия: заискивание перед профсоюзной дамой, перед администрацией дома отдыха, чтобы поселили в хорошую «палату», в смысле — комнату. Потом — посещение каких-то столовых с очередью на раздачу. Записи «на отъезд», хотя отдых еще и не начинался. А вот прогулки на свежем воздухе, выход на берег. Море почему-то всегда далеко от жилья и глубоко в низине. Погода плохая, вода мутная, грязная, спускаться вниз не хочется… Неожиданно оказывается, что отдых закончен, осталось всего два-три дня. А ведь я мечтала купаться ежедневно, и в дождь, и в ветер… За этим и ехала… И вот все упущено, все пропущено… Бегу вниз, собираюсь броситься, поплыть!.. И тут обнаруживаю, что у меня нет никакого купальника, что даже обычное мое белье не годится для купания: лифчик ветхий, трусы безобразные… Есть вариации: купальник существует, я захожу в воду. А она везде — ниже колен… Такие сны повторяются без конца… Чем они навеяны? Ведь как ни плохо бывали мы устроены на море — тесные каморки, склочные хозяйки, болезнь детей, — купание всегда было отличное, и действительно всегда сидели в воде до посинения при любой погоде. Может, подсознание посылает худшие варианты, чтобы помнили и ценили, что было?
А вот дорожные сюжеты. Есть авиационные. Я лечу из Новосибирска в Ростов. Но почему-то через Алма-Ату. Посылаю туда телеграмму бабушке (она-то там как оказалась?) по поводу билетов. Или пытаюсь позвонить по телефону. Через какие-то коммутаторы, которые выходят из строя. А то оказываются расположенными почему-то в домоуправлении. И тамошние хамовагые тетки ни за что не хотят набирать мне Алма-Ату. Потом я все-таки оказываюсь с бабушкой в алма-атинском аэропорту. Автобус везет нас по полю в неправильную сторону… Самолет летит вместо Ростова в Москву… Сесть в салоне лайнера не на что… И весь этот абсурд с изменениями и дополнениями повторяется раз в полгода.
А если мне снится поезд, то обязательно с ненумерованными местами. Их надо занимать с бою, плюхаясь на лавку и окружая себя узелками и сумками. Когда подоспеют дети и опять, наверное, бабушка (или постаревшая мама?), они устроятся на захваченной мною полке… А то вдруг возникает и нарастает во сне ужас перед грядущей пересадкой. Она какая-то внеплановая, аварийная. Нас срочно перегоняют в другой состав, который может тронуться в любую минуту… И бывает, что трогается… Причем моих спутников (детей, стариков) я успеваю запихнуть, а сама остаюсь и бегу за набирающим скорость поездом.
Несколько раз снилась пересадка на каком-то глухом разъезде. Летом… К полотну подступают гигантского роста и медового цвета корабельные сосны. Много зеленой травы. Синее небо и яркое солнце… Но этот олеографический пейзаж не может заглушить тревоги. Нас только что бесцеремонно ссадили, спихнули с поезда, который внезапно сменил маршрут… И теперь мы ждем встречного состава, который якобы отвезет нас по назначению… Непонятная ситуация, неясная перспектива. И отчетлив только страх: поезд или не придет никогда, или не остановится. Этот сон ни разу не заканчивался благополучно. Если и приходили после долгого ожидания нужные вагоны, то мы все равно не могли в них прорваться, выпадали… Я кого-то хватала за руки…. цеплялась сама… тянула других… Ужас…
Не менее мрачными и в то же время такими же неотвязными проходят через всю мою жизнь сны, в которых я сдаю экзамены. Причем пока я училась в школе и университете и действительно ходила на зачеты, тянула билеты, ничего подобного мне не снилось. Зато потом натерпелась выше крыши — каждую пятую ночь экзаменуюсь, поступаю, выпускаюсь, пишу контрольные, защищаю курсовые. Не далее как третьего дня (третьей ночью?) мы (какая-то компания девиц) благополучно рассчитались с экзаменами на аттестат зрелости и обсуждали свое будущее. И Людка Веденина (боже, она-то откуда взялась? сто лет ее не вспоминала и в голове никогда не держала) сообщает, вызывающе сверкая своими круглыми и зелеными, как крыжовник, глазами, что отправила документы в какой-то московский институт по атомной энергетике (это Людка-то, ныне доктор филологических наук!). И вдруг меня охватывает во сне ужас: завтра последний день подачи заявлений, я тоже хочу поступать в Москве, на филфак университета (наяву пятьдесят лет назад я почему-то до этого не додумалась!), а бумаги свои даже еще не забирала из школьной канцелярии. Я судорожно бегу куда-то по лестницам, прокручивая в голове возможные выходы из положения: позвонить в МГУ по телефону, сообщить о своей промашке, умолить зачислить меня в абитуриенты условно… Конца у этого сна не было…
Но все мои сны про экзамены — нехорошие. Или я половину недоучила, или вытянула очень трудный билет. Или вдруг сдаю в вуз экзамен по математике, от которой в моих мозгах не осталось даже следа… А то приснилось, что я получаю в университете второе образование, тоже какое-то гуманитарное — философия или психология, — и внезапно узнаю, что завтра сдача всех госэкзаменов. А я даже ни разу не заглядывала в учебники… Стою в некоем остолбенении на лестничной площадке между четвертым и пятым этажом, предчувствуя позор завтрашнего провала, окунаясь в него заранее с головой… Внезапно меня озаряет спасительная идея: ведь у меня уже есть диплом! Есть образование! Я могу просто отказаться от новой специальности!..
То я в школе, почему-то в чужом классе, на контрольной по химии… Меня сажают под самый учительский стол, дают листочки со штампом и билетик с вопросами. А там какие-то’ задачи, реакции, валентности… Все не только напрочь забытое, но даже в прошедшие школьные времена малопонятное, отвратительнее пугающее…
А ведь в реальности-то у меня с экзаменами все обстояло благополучно. Я, как правило, сдавала любые предметы — даже математику, физику, химию в школе — с отметкой, значительно превышающе] мои фактические знания. Что-то внутри меня напрягалось, сгруппировывалось, подтягивалось… Из каких-то подкорковых глубин выплывали на свет божий обрывки неизвестно когда и откуда почерпнутых сведений. Каким-то адреналиновым выбросом это все озарялось, цементировалось, выталкивалось в самом удачном виде, украшалось, расцвечиваюсь разыгравшимся красноречием. И за этот душевный подъем, за эту мобилизацию мозга и памяти я наяву даже любила экзамены. Почему же во сне они внушают мне ужас? Чтобы я узнала, как это бывает у других?
Однако, как мои сны ни противоречат истине, как ни сгущены реальные краски, все их циклы круто замешаны на основных проблемах моей жизни. Например, в сновидениях часто присутствует служебная тема и почти всегда со знаком «минус». То я с трудом устраиваюсь каким-то младшим корректором в типографию; то важный босс, от которого зависит моя судьба, посылает меня писать серию статей о заводе сверхтяжелого машиностроения, в проблемах которого я не могу разобраться; то я вдруг обнаруживаю, что сегодня — среда, день верстки, а я, исполняющая обязанности редактора многотиражки, до сих пор не сдала ни строчки в набор!
Правда, есть еще волшебные сновидения с полетами, с этим скольжением по воздуху, плавными взмахами рук, потрясающим ощущением свободы, счастья, власти над своим телом ! Может, так реализуется мечта о совершенной жизни?
Но вот откуда взялся этот совсем новый сюжет? Он повторился в течение последнего года уже четыре или пять рaз. В первом сне я вышла из «Нового быта» и отправилась вверх по проспекту Соколова. Поначалу казалось, что я иду в аптеку на углу Пушкинской. За каким-то дефицитным лекарством для бабушки. Внутри аптеки все было устроено необычно: лекарства не отделены от торгового зала стеклянной перегородкой, а расставлены на полках вдоль стен, доступ к ним совершенно свободен. Демонстрировались исключительно микстуры в бутылочках с цветными сигнатурками. Кроме лекарств на полках стояли цветочные горшки: фиалки, бегонии, каланхоэ. Я не могла определить — есть ли тут нужное лекарство, а продавец никак не показывался. Наконец вышла невзрачная женщина в синем халате, скорее похожая на уборщицу, чем на фармацевта, и сказала: «Вы что, не видите? У нас ремонт и переучет. Это все бутафория. Ближайшая аптека — в Рабочем городке». Я выхожу на Пушкинскую. Откуда- то знаю, что транспорт в городе не работает. И решаю навестить Квашниных-Хрусталевых. До их дома от аптеки — полтора квартала. Эти полтора квартала превращаются в несколько километров. Я иду мимо каких-то продуктовых магазинов (сроду их там нет и не было), сапожных будочек, явно военных развалин. И никак не могу попасть в нужное место.
В следующем сне я сразу отправляюсь из своего дома к Квашниным. На этот раз по Ворошиловскому. Я им должна вернуть какие-то книжки. И опять я не могу найти их дом… Иду-иду… Непостижимым образом проскакиваю Максима Горького, даже Красноармейскую. Понимаю, что надо вернуться, но продолжаю брести вверх по Ворошиловскому. В конце концов иду назад, но и теперь поворот на улицу Горького от меня ускользает.
Еще один сон: мы едем вместе с Никой на трамвае к ним домой. Но по причудливой воле сна недалеко от цели мы оказываемся в разных вагонах. Причем мой сворачивает налево. А ее — направо. И еще что-то в этом роде пару раз.
Когда я безуспешно разыскивала Квашниных-Хрусталевых уже пятую ночь, это меня озадачило. Что за притча? Ну, самое простое объяснение лежало на поверхности: я в последнее время часто езжу на трамвае мимо их сто шестьдесят третьего дома, нередко выхожу на остановке в трех шагах от него.
Но мало ли мимо чьих домов я хожу, езжу? И почему я туда так рвусь во сне? С такой настойчивостью? Как к заколдованному месту? Почти так же, как добивалась во сне посетить новосибирскую подругу. Но с ней были связаны десять лет зрелой жизни, проросшие друг через друга судьбы… А с Никой?.. С Антониной Сергеевной?..
