Ему действительно хватало всего: друзей, развлечений, работы и еще раз работы, поездок, книг и… женщин. Молодой Михаил Уриновский был безупречным джентльменом, даже рыцарем, умел и любил окружать дам вниманием, выполнять их малейшие капризы. Расчетливый в бизнесе, он в частной жизни позволял себе широкие жесты.
У него имелась постоянная связь, роман, называйте как хотите, с очень красивой, умной, современной женщиной. Их связывало сильное чувство. Страсть, общие вкусы, интерес к искусству, мастерство тонкой иронии — все было у них для того, чтобы прожить счастливую жизнь. Но дедушке Мише и в голову не приходило жениться на Маргарите Францевне. Она была дамой с прошлым. А жене Цезаря полагалось быть выше всяких подозрений. Этот идеальный образ чистой юной девушки не покидал Михаила Уриновского. И сыграл с ним злую шутку.
Кстати, он не собирался жениться в ближайшем будущем. Его устраивала холостяцкая жизнь в хорошей наемной квартире, обставленной по-европейски, возможность работать допоздна, читать по ночам, внезапно выезжать за границу, участвовать в пикниках с шашлыками и бурдюками красного вина где-нибудь в Кобулети или Махинджаури. Его друг, Соломон Техликиди, владелец большой книжной лавки, еще только собирался жениться, но уже приобрел сложности на свою голову. Например, Соломону нужно было ехать в Петербург за товаром, а его невеста дула губки и обижалась. В этот вечер вся их компания прогуливалась по батумской набережной, и Соломон, вознамерившись развеселить невесту, обратился к другу:
— Михаил, ведь ты обещаешь развлекать Шурочку в мое отсутствие?
— Конечно, обещаю, — отвечал, целуя Шурочке руку, галантный Михаил Афанасьевич.
Шурочка была старшей дочерью Петра Дормидонтовича Чернова, владельца самого большого в Аджарии парка наемных фаэтонов. Черновы исповедовали молоканство, но красавицу дочь воспитывали по-современному. Ей разрешались и балы в купеческом собрании, и увеселительные поездки, но, конечно, в сопровождении матери или жениха. А веселая проказница и кокетка Шурочка все это обожала. И ей очень по душе пришелся в качестве сопровождающего мсье Уриновский. Он был намного красивее ее жениха, во сто раз обходительнее, остроумнее.
Однако отец и мать Шуры встревожились не на шутку. Они заявили дочери, что ее явный флирт с мсье Уриновским, повышенное внимание, которое он ей оказывает, их частые прогулки вдвоем по бульвару, поездки в театр могут породить и уже порождают нежелательные сплетни. Все это надо прекратить или свести до минимума.
На что бесшабашная чертовка Шурочка выпалила: — Все совершенно прилично. Михаил Афанасьевич сделал мне предложение. Мы только ждем возвращения Соломона, чтобы объясниться сначала с ним, а потом с вами.
Ошарашенные Черновы послали горничную с запиской к дедушке Мише. Он явился и на слова «Шурочка сказала, что вы сделали ей предложение, так ли это?» не смог ответить: «Это ее выдумка». Он был слишком рыцарем — так объясняла его поведение бабушка.
Но я думаю, что если бы Шурочка не была так прелестна, если бы не соответствовала его идеалу будущей жены, то он не попался бы в этот капкан, не сломал бы своей и ее жизни.
Первое жестокое разочарование произошло в брачную ночь. Он овладел Шурочкой без крика и крови. Михаил Афанасьевич тут же съехал из дома. Переполошившиеся Черновы пригласили знаменитого батумского гинеколога, и тот засвидетельствовал, что у их дочери не столь частое, но и не уникальное устройство влагалища — девственная плева обладает повышенной эластичностью.
Дедушка Миша умом поверил врачу, но сердцем свои разочарование и обиду не преодолел. Возможно, с течением времени скандальность ситуации забылась бы. Но Михаил не получил никаких других семейных радостей, которые намечтал себе с юности. Шурочка не стала ему другом жизни, заботливой матерью его детей, хозяйкой дома. Для всего этого она была слишком молода и не слишком умна. Ей хотелось поклонения, удовольствий, простых радостей. А муж из любезного кавалера превратился в ироничного брюзгу, вечно озабоченного делами. Выговаривал, что она плохо заботится об их первенце, Юзике, нанимает не тех кормилец, нянек, учителей. Отчаявшись добиться от жены толку, дедушка Миша сам занялся воспитанием и обучением любимого сына и совсем отдалился от Шурочки. У нее в это время действительно появились любовники, но не по страсти, а от тоски и обиды.
Чтобы как-то склеить семью, она предприняла последнюю попытку — родила в пятнадцатом году дочь. Надеялась, что война помешает Михаилу Афанасьевичу разъезжать, а младенец оживит погасшие семейные инстинкты. Но брак уже распался окончательно. В девятьсот шестнадцатом дедушка Миша увез сына морем на лечение за границу, а Шура с дочкой перебралась к родителям, где через несколько лет «сгорела» от чахотки. От туберкулеза же умер в двадцатых годах Юзик. Не защитила его любовь отца, не помогли швейцарские и французские курорты. Семейная болезнь Черновых сожрала их всех, уцелела только маленькая Нюська, хотя ее раннее детство прошло в этом богатом, но безалаберном семействе, где после кончины в начале войны Петра Дормидонтовича все пошло прахом, где чай пили прямо из носика самовара, а лошади без присмотра забредали на веранду.
Это — из рассказов моей мамы, которая часто живала в черновском доме, пока бабушка училась в Петербурге на повивальную бабку. Этот эпизод семейной хроники тоже довольно противоречиво рисует личность дедушки Миши. Моя бабушка — его сестра, бросила мужа (Михаил Афанасьевич был высокого мнения о зяте), ушла к молодому мужчине (моложе не только мужа, но и ее самой). То есть поступила именно так, как презираемая им мать. Правда, с той разницей, что бабушка забрала с собой ребенка. И состоятельный брат снабдил ее деньгами на учебу и приютил на это время пятилетнюю племянницу, определив ее под присмотр гувернантки Юзика. Странно, но я помню эту эффектную сиреневую фотографию на толстом картоне: в центре длинной скамьи сидит элегантный господин с пушистой бородкой, а симметрично с двух сторон: кудрявый светлоглазый мальчик и глазастая же девочка с бантами в обильных волосах — шестилетние мама и Юзик. Снимок пропал в эвакуацию.
Бабушка вспоминала, что ее брат был денди. Шил костюмы у лучших портных, носил только итальянские шляпы. При этом, купив пару английских ботинок, шел к дорогому сапожнику, ставил на обнову вторую подошву и потом чинил эту, дополнительную. А главная пребывала в идеальном состоянии. Несмотря на солидный счет в банке и твердый кредит, мсье Уриновский любил вставить к месту: «Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи». Но была у него еще одна любимая пословица. В ответ на чьи-то посулы и уверения в совершенном почтении он ворчал: «Любить и обещать не стоит денег». Впрочем, как-то сам с гримасой пренебрежения заметил: «Такую поговорку только немцы способны сочинить с их мелочностью».
Мне кажется, что в дедушке Мише постоянно шла внутренняя борьба между человеком богатым, независимым, широким, элегантным, даже экстравагантным и тем мальчиком со Старопочтовой, протершим одежду на локтях и коленях, карабкаясь наверх, учитывавшим каждую копейку и каждое доброе слово. Он всю жизнь создавал и упрочал не только свое материальное положение, но занимался строительством собственной человеческой личности, конструировал для себя житейские и моральные правила, которые отличались требовательностью к самому себе и к другим, в которых было много непоследовательности, но всегда была попытка разумного устройства жизни вокруг себя.
Жаль, что в конце концов эта попытка не удалась. Семья не состоялась. Обожаемый сын умер. Дочь, выросшая в отдалении, казалась чужой. Прекрасно налаженное дело, любимое детище, которое он в двадцать втором году — году установления Советской власти в Закавказье — добровольно и официально передал в руки государству, развалилось за несколько лет в некомпетентных и вороватых руках новых хозяев. Да еще сам он был облыжно посажен в тюрьму.
И однако… И однако… Когда весь красивый план его жизни был скомкан и порван, когда все усилия и жертвы пошли насмарку и дедушка Миша очутился на лестнице успеха на много ступеней ниже того места, с которого начал, он отнесся к гримасам провидения совершенно спокойно, не потерял ясности ума, мудрости души и сознательно поменял протестантскую заповедь «человек, помоги себе сам» на философию фаталиста, вручив себя воле судьбы.