Сегодня я понимаю, что природа предназначала Иду Ханоновну Уриновскую, впоследствии Лидию Афанасьевну Федорову, специально для того, чтобы быть матерью, бабушкой, отдавать, опекать, растворяться в другой жизни, сопереживать чужим радостям и огорчениям. Но жестокость провидения заключается в том, что оно раздает судьбы не в соответствии с человеческой природой, а подчас — вопреки ей. Случай с бабой Лидой — как раз классическое подтверждение тому. При ее любящем, самоотверженном сердце, при ее ровном, веселом нраве, при ее ласковых, умелых руках, при ее пышной груди и широких бедрах у нее никогда не было детей, не могло их быть. Теперь я догадалась, что на курорт — в Бердянск на грязи — она ездила в надежде зачать ребенка. А мама рассказывала, что сколько-то лет спустя врачи установили, что виной ее бездетности является муж. Я уверена, что бабушка Лида ни в чем и никогда его не упрекнула, но Алексей Федоров, который сам мечтал о ребенке, не перенес такого удара судьбы. Он покончил с собой, совершив, с точки зрения своего отца — священника, тягчайший грех. Впрочем, сам Алексей был вполне светским человеком и, вероятно, атеистом.
А баба Лида осталась жить. Потому что надо было любить и нянчить старика отца, которого когда-то со спокойной душой оставил на ее руках, уезжая в Батум, двадцатилетний брат. Младшая сестра уже скрывалась от жандармов. И, может быть, замуж за Алексея Федорова Ида вышла примерно в эти годы как раз потому, что он был добр и надежен и готов был стать ее опорой.
Впрочем, еще семилетней девочкой именно она исполняла обязанности хозяйки дома, опекала младшую сестру, обслуживала отца и брата, весь дом.
И вот именно бабушка Лида приняла к себе брата-инвалида. Хотя была у него дочь, и вторая сестра, и двое племянников. Я не знаю, как и кем эта проблема решалась, но думаю, что сомнений ни у кого, в том числе и у нее, не возникало: именно бабушке Лиде будет удобней всего купать малоподвижного старика без ванны и душа, менять ему белье и постель, жить с ним вдвоем в одиннадцатиметровой комнате, кормить его на свою зарплату окантовщицы.
Мама, когда уже никого из родных не оставалось в живых, рассказывала, что на семейном совете определили, что она и Юрий, племянники, и Нюся, дочь, будут ежемесячно давать бабе Лиде на содержание дедушки Миши по сто рублей. Но регулярно это делала только обязательная мама. Нюся жила в чужой семье и не всегда могла собраться с духом попросить деньги у мужа. Юрий поступил в институт, ему никогда не хватало стипендии то на книги, то на туфли.
И баба Лида изворачивалась как могла. Как-то моя рассудительная бабушка сказала ей в моем присутствии:
— Почему бы Мише не продать свои марки? Юрик говорит, что такая коллекция очень дорого стоит.
— Но это же все, что у него осталось от прошлой жизни.
Ответ бабушки Лиды казался ей самой исчерпывающим. Она понимала и ценила ауру вещей, их дух, их память. Моя бабушка — нет. Ее любимое присловье: «У человека должно быть все, что нужно для жизни, и ничего, что мешало бы жить».
Еще одну семейную коллизию, скрытую от моего детского сознания, я узнала незадолго до смерти мамы. Мы как раз вспоминали бабу Лиду, говорили о щедрости ее материнского инстинкта, о его нереализованности. И мать сказала, что как раз незадолго до возвращения дедушки Миши из тюрьмы случилась крупная, неприятная ссора между бабушкой и мамой. И тетка предложила племяннице: «Давай я перееду к тебе. А Бэлла пусть живет отдельно с Юрием. Тебе со мной будет легче».
Вот какой открывался вариант в нашей жизни! И, конечно, маме было бы несравненно проще, комфортней, свободней с веселой, доброй, услужливой теткой, чем с властной, самолюбивой матерью. И я бы прожила какой-то совсем другой вариант детства — без ежедневных посещений книжных магазинов, без оперных радиоспектаклей, которые приучила меня слушать бабушка, без «Мцыри», из которого она постоянно мне читала наизусть. Но с загадками типа: «Что тяжелее — пуд пуха или пуд угля?», со стихами: «Пошла курица в аптеку и сказала: „Кукареку, дайте пудры и духов для приманки петухов“» или: «Кот Мордан, большой проказник, стульев выставил штук пять, посадил на кресло куклу и давай по ним скакать. Удивлялась кошка Машка, удивлялся Васька-кот на Морданку-акробата — как он шею не свернет? Только кукла возмущалась, что невежа — кот Мордан посадил ее на кресло, а не в ложу, на диван».
Вот они вдруг и вспомнились, эти простенькие вирши детской эрзац-литературы начала двадцатого века. Ими баба Лида должна была радовать не меня, а собственных детей, маленьких Федоровых, которым, к сожалению, не суждено было родиться.
Увы, нам не дано попробовать иные возможности своей жизни, и я не могу сказать, что больше бы мне подошло. Я даже вдруг усомнилась: стала бы счастливой бабушка Лида при новом раскладе вещей? И даже моя мама? Ведь неопровержим закон: если в одном месте прибавится — в другом обязательно отнимется. Это касается и человеческих жизней. Помните фантастический рассказ Маканина «Ключарев и Алимушкин»? Но и в реальности эта зависимость не отменяется. И как бы пользовались улучшениями в своей судьбе баба Лида и ее племянница, если бы наступила перемена к худшему в жизни бабушки и Юрия? Нет, не умели мои ныне покойные родные, при всех различиях в их характерах, строить свое благополучие за чужой счет.
* * *
Вот и вычерпала я до последнего донышка кладовую моей детской памяти. Теперь только остается рассказать об августе сорок второго.
Когда немцы расклеили приказ: всем ростовским евреям явиться на сборные пункты для переселения их в безопасное место, — никто из нашей семьи не строил никаких иллюзий. Говорили только о смерти.
Дедушка Миша оставался философом:
— Раз такой жребий выпал народу, из которого мы вышли, значит, надо разделить его судьбу.
Моя бабушка, натура деятельная, протестная, заявила:
— Я не баран, чтоб добровольно идти под нож. Пусть ищут, ловят. Но я и тогда не дамся, у меня и шприц, и морфий имеются. А Лене и Инке что — со мной отправляться?
Брат, подумав, сказал:
— Да, тебе нельзя бросить Инночку. Ради нее надо жить.
А баба Лида промолчала. Потом прощались. Мама всхлипывала, кусая губы. Я не все понимала и только нежилась под поцелуями бабы Лиды и морщилась, уколовшись о бороду дедушки.
Провожая нас до ворот, баба Лида сказала:
— Вчера приходил Тимоша Федоров (видимо, какой-то родственник покойного мужа). Он на подводе приехал из Мокрого Гашуна. За мной. Говорит, что в деревне я буду в безопасности, меня там все считают русской…
Мама и бабушка не задали ей никаких дополнительных вопросов, видимо, прочитав ответ в ее глазах…
Остальное можно только воображать. Хотя есть и факты. Их узнала мама от соседки, матери той девочки Гали, когда пришла к ней в сорок третьем году. Из двора баба Лида вывезла брата на инвалидном кресле. Они не взяли с собой ничего, ни нитки. Все фотографии, письма, дедушкины рукописи соседка сожгла на всякий случай. Альбомы с марками забрал какой-то высокий эсэсовский чин.
Как тащила бабушка брата вверх по выбоинам Богатяновского? Хотя тут могли найтись и помощники: со Старопочтовой уходило много знакомых евреев, в том числе сестры того Гриши Брандера, с которым дедушка дружил в юности, а с ними — их шестнадцатилетний внук.
Я думаю, что и погрузка евреев в машины прошла благообразно. Навряд ли немцы хотели криков и плача в центре города. А вот в Змиевской Балке? Как вытаскивали парализованного старика — с креслом или без? Погибли они одновременно, рядом, касаясь друг друга, или — порознь, в слепой мешанине тел, среди чужих и собственных стонов? Хоть бы они умерли на поверхности земли, а не задохнулись в могиле! Да им немного было нужно, двум старикам, прожившим трудную, горькую жизнь!
А теперь я хочу спросить в своей поминальной молитве этого жестокого бога, еврейского или русского, все равно: неужели не заслужили они тихого, мирного конца в своей постели? И где же ты был, Яхве или Иисус, почему не поразил молнией убийц? Почему не отсохли их руки, державшие автоматы? Почему не ослепли их глаза, целившиеся в стариков и детей? Или ты так и хотел, чтобы мои бабушка и дедушка исчезли без следа, без зарубки, без креста, без камешка с лица земли?
Да не будет так! Пусть тень их мелькнет на этих страницах! Пусть прошелестят их голоса! Пусть озарит читателей свет их душ! Амен.
2002 г.
