Теперь я хочу вернуться из жаркого дачного июля на пару недель назад, в дождливый московский июнь, когда я только пробовала на язык мою новую жизнь. Именно тогда Юрий взял меня за руку и отвел в библиотеку ВПШ. Смутно помню просторный читальный зал, в который мы вошли, ряды столов, склоненные головы, кипы брошюр и бумаг перед ними. Но дядя провел меня насквозь, рассекая пространство, как лоцманский катер, и мы оказались перед широким, длинным барьером, уставленным ящичками с читательскими абонементами. Я была представлена двум или трем немолодым женщинам как его племянница и великая книгочейка. Дядя попросил давать мне художественную литературу в любом количестве, записывая на его абонемент.
По ту сторону барьера виднелись нескончаемые лабиринты, книгохранилища. И мне открылись — не знаю, как и сказать — врата в рай? Банально и неточно. Двери в сокровищницу тысяча и одной ночи? Может быть, чуть ближе к истине. Но, скорее всего, меня, вечно голодную, пропустили к нескончаемым, накрытым самыми изысканными яствами столам. Причем угощений было столько, что хватило бы на сотню двенадцатилетних девочек! Я теперь понимаю, почему так обрадовались мне пожилые, интеллигентные библиотекарши, почему позволяли часами бродить по своему сумрачному царству, залезать на стремянки, заглядывать в отдаленные уголки, копаться в дореволюционных изданиях. Им, я думаю, опостылели их читатели, молодые (или молодящиеся, как Коля Бритвин) марксисты, озабоченные только подготовкой к очередному семинару или экзамену, которые заказывали в лучшем случае тома «основоположников», а как правило — выжимки из этих томов в виде брошюр. Библиотекари чувствовали себя бесплотными, невидимыми хранителями несчетных фантастических, заколдованных богатств и рады были служить беленькой девочке с косичками, чтобы таким образом вернуться в реальную жизнь, вырваться из-под злых чар, как это бывает в сказках. А может, это все мои искусственные построения? А в действительности скромные хранительницы уникального книжного собрания были довольны своей спокойной работой, льготным (наверное) пайком и мною — за то, что я их не напрягала, а копалась на стеллажах самостоятельно.
Но уж насчет уникальных книжных богатств тут ни прибавить, ни убавить. Закладывалась библиотека, конечно, до революции. Не зря же я раскопала там собрание сочинений Гофмана 1912 года, потрепанного «Кима» Киплинга тоже с ятями, «Царь-голод» Леонида Андреева в каком-то модернистском издании начала века. И как это все уцелело в военных и революционных катаклизмах? И более того, кто-то образованный и со вкусом эту сокровищницу, приобретенную на деньги генерала Шанявского, пополнял в дальнейшем за счет социалистического государства, народных, революционных средств. И что покупали! С ума сойти! «Сирано де Бержерака» в переводе Щепкиной-Куперник, отдельной зелененькой книжечкой! Я ее выучила наизусть с первого прочтения! Однотомник Хемингуэя, коротенький, толстенький с рассказами и «Пятой колонной». Бальзак, Золя, Мопассан, изданные до войны. Мопассан — большой, черный, толстый однотомник, а в нем романы «Монт-Ориоль», «Милый друг», «Сильна как смерть». И великолепные, на страницу иллюстрации. Женщины напоминали женщин Ренуара, только с легким налетом вульгарности. А в «Чреве Парижа» Золя, мне сегодня кажется, была вклеена картина великого Мане «Бар «Фоли-Бержер». Оказывается, издавались в Советском Союзе зарубежные классики! Только, видимо, малым тиражом. Кстати, я уже упоминала, что именно в этой библиотеке брал дядя «Мастеров искусства». Ну, я уверена, что из набирающего силу и скорость послевоенного книжного потока в библиотеку ВПШ тоже немало попадало. Но тут все было на слуху, и неудивительно — на руках. А мне доставались забытые, но от этого не менее драгоценные. И если я начну перечислять все книги, что я перетаскала из этой сокровищницы в общежитскую комнату или на дачу и перечитала в ущерб алгебре и физике, вопреки моим хозяйственным поручениям и даже за счет каких-то коллективных игр и затей, то места в этой тетради не хватит. А между тем я была девочка живая, крепкая, любившая побегать, постучать мячом. Но чтение, особенно такое изысканное, — это было как гипноз, как алкоголь. И когда я через два года очнулась от этого дурмана, сделала небольшой перерыв по возвращении в Ростов на обретение новой среды, глотнула повседневного, пропитанного бытовой пылью воздуха, то обнаружила в себе совсем нового человека, значительно более умного, образованного, интересного, чем тот, которым я была до Москвы…
* * *
Положим, на чтении я была помешана с раннего детства. Но Юрий ввел меня в царство еще трех муз: театра, музыки (как их там звали?) и совсем молоденькой, безымянной музы — кино. Меньше всего усилий стоило ему приобщение меня как раз к миру кино. Да и сам тогдашний мир кино немногого стоил (ах, какой каламбур!). Ну что показывали в послевоенные годы? Фильмы с Диной Дурбин, «Джордж из Динки-джаза», «Тетка Чарлея», первые фильмы Дефа — «Убийцы среди нас» или «Человек-невидимка», французский фильм про франтиреров «Война на рельсах», наши комедии — «Сердца четырех», «Аршин Мал-Алан». Но здесь дело было, как это ни парадоксально звучит, не в качестве, а в количестве. Каждый воскресный вечер самая большая аудитория партшколы превращалась в кинозал. Не помню: вход был бесплатный или по символической цене? Расположенные амфитеатром ряды к началу сеанса заполнялись до отказа — в городские кинотеатры, да на такие новенькие фильмы, попасть было невозможно. И в ВПШ устремлялись не только ее слушатели, но их родственники, жившие в общежитии. Моих взрослых среди них обычно не было: Юрий что-то уже видел, а бабушка не любила выходить из дома в темное время. А вот я не пропустила ни одного сеанса. Заявлялась раньше всех, чтобы в который раз полюбоваться металлическими барельефами с головой Медузы-Горгоны, расположенными по периметру аудитории. Меня распирала тайная гордость, что я знаю и этот персонаж, и этот миф — и не только этот. Садилась я всегда в первый ряд, хотя видела отлично. Но мне нравилось, когда действие, мимика актеров, звуки, страсти обрушиваются, наваливаются на меня сразу, сильно, резко. Я как бы входила в этот киномир, становилась его частью, мои впечатления укрупнялись. И если я не приобщалась к вершинам мирового кинематографа, то училась любить кино, чувствовать его магию, а обилие материала позволяло отличать милое, славное, талантливое от пошлого, бездарного, поверхностного. Короче, готовила себя к «Риму — открытому городу», «Ивану Грозному», «Мечте», «Судьбе солдата в Америке», которые нам показали несколько лет спустя.
Театральные впечатления, подаренные мне Юрием, были не так велики и полностью определялись все той же цековской системой «раздачи слонов». Он приносил билеты на детские спектакли, которые предлагались сотрудникам. Так мы с бабушкой посмотрели «Синюю птицу» во МХАТе, «Золушку» в Большом и не послушали там же «Сказку о царе Салтане» — опера начиналась в девятнадцать тридцать, а правило — «Дети до шестнадцати лет на вечерние спектакли не допускаются» — в те ханжеские времена блюлось неукоснительно.
Но и это великое благо! Во-первых, без цековской квоты я на эти знаменитые постановки ни за что бы не попала. А они мне пришлись по душе, особенно Метерлинк, при моей тяге ко всяким символам, иносказаниям, подтекстам. Я потом из кожи вон вылезла, но разыскала не только «Синюю птицу», но раритетный четырехтомник Метерлинка со всеми этими «Пелеасами и Мелисандами», «Моннами Ваннами» и даже философским трактатом «Сокровище смиренных», который я кое-как прочла, половины не понимая, с тоской заглядывая — скоро ли конец, но не отступив, то ли из самолюбия, то ли от легкого опьянения, которое испытываешь, поднимаясь все выше в горы над уровнем моря. Но главное, я вдохнула атмосферу хорошего театра как нечто совершенно мне необходимое. И когда уже в разгар учебного года Юрий принес два билета на «Учителя танцев» в театр Красной Армии, я не сомневалась, что первым претендентом на посещение спектакля являюсь я, а кто пойдет из взрослых — пусть решают сами. Как же я была уязвлена, когда на спектакль пошли Юрик с бабушкой, а я осталась куковать дома. Я с ними два дня не разговаривала!
Ну, ладно, проехали! Теперь я уже не ждала милостей от природы (Юрия? ЦК?). В первые же зимние московские каникулы мы с подругой накупили билетов (заранее, в огромных очередях у театральных касс в метро) На три знаменитых спектакля — «Великий государь», «Сирано де Бержерак» (с Астанговым и Мансуровой), «Король-олень» (премьеру у Образцова), еще «Как вам это понравится» в Камерном и более скромные «Чио-Чио-сан» и «Виндзорские проказницы» Николаи — в театре-студии Немировича-Данченко на Красной Пресне. Все равно — класс! А позже я пересмотрела весь репертуар Образцова, включая «Обыкновенный концерт» (театр был рядом с домом и школой и можно было забегать в кассы и раз, и два, и три — пока не повезет) и «Евгению Гранде» с Зеркаловой в Малом, и послушала «Севильского цирюльника» в театре Станиславского.