* * *
О, как мы любили эти походы в баню! Чаще всего по вторникам до работы. Вставали еще раньше обычного, уже без чая и гимнастики. Бегом, бегом скатывались в лог по обледенелой тропке. Иногда на наше счастье нас догонял Граф; утренняя смена в энергоцехе начиналась в семь. Тогда мы повисали с двух сторон на его могучих руках, и он полуспускал, полусносил нас на дно лога, а потом возносил на противоположный склон. Из автобуса, который очень удачно останавливался на Льва Толстого, мы летели в баню. Вспомнила, почему по вторникам. Мы брали номер, а по будням он стоил дешевле. Все равно – роскошь при наших доходах. Зато не надо стоять в очереди, а потом в моечной ждать свободной шайки, лавки, душа. А мы ведь спешили на работу. В номере – простор и красота. Каждая из нас мылась по своему вкусу. Галка наполняла ванну и парилась в ней. Я плескалась под душем, меняя ежеминутно горячую воду на холодную, и понятия не имела, что есть такая водная процедура «контрастный душ». Просто получала удовольствие. Отмыв грязь, мы дурачились, плескались друг на друга из шаек. Каскады воды скатывались с мраморных скамеек. По Галкиному смуглому телу вода тоже скатывалась, как по мраморному. Только на груди, на плечах блестели редкие капли. Я завидовала. У меня кожа была шершавая, особенно на руках выше локтя и на ногах выше колен. Такие пупырышки вокруг волосков. Моя бабушка говорила, что это фолликулит, который вызывается гормональной недостаточностью. Что со временем это пройдет. Действительно, к старости прошло.
А вот насчет ношения одежды друг друга Виталий был прав, хотя и не совсем. Я Галкиных вещей не носила. Нет, вру! Была у нее очень старенькая курточка, бывшего черного, ныне почти серого цвета, в моем любимом спортивном стиле. Я ее иногда надевала дома в переходный период, когда батареи еле теплились, а солнце уже или еще не грело. Взамен Галка узурпировала мой бежевый свитерок, который мне порядком надоел еще в университете. Есть даже такая фотография, снятая Роговым: я в Галкиной куртке, она – в моем недозастегнутом на шее, как-то перекрученном свитере, с всклокоченной головой. Видимо, или Рогов куда-то спешил, или Галка суетилась. Это было уже незадолго до моего отъезда, и нам хотелось сфотографироваться на память. Впрочем, ведь уже существовали снимки вдвоем. Они относились к первым неделям нашего знакомства, щелкал нас тот самый мой женатый кавалер, типографский механик. На одной мы стоим во дворе возле редакционной «эмки», выбежали налегке на первый снежок: я – в своих любимых чешских туфельках на каблуке, Галка – в разношенных тапочках, в которых она шаркала по цеху, и в полосатых носках поверх чулок. Другой снимок – тоже снежный, но, конечно, до Нового года – потом наши отношения со Смирновым кончились. Я в новом зимнем пальто, присланном из Ростова, и в мужской шапке из жеребенка (купила сама в Бийском универмаге), а Галка – в шали и плюшевой жакетке.
Очень интересно проследить по сохранившимся у меня Галкиным фотографиям, как менялся стиль ее одежды, прическа, более того – лицо. В той же шали и плюшевом полупальто она снималась с Шуркой Поляковой в ателье и, наверное, еще до нашего знакомства. У обеих лица застывшие, вперившиеся в аппарат, обе выглядят старше своих лет, и у Галки почему-то грустные глаза. На карточках, сделанных Смирновым, Галка оживлена, улыбка ее очень красит, даже плюшевая жакетка и платок не отменяют впечатления.
На фоне «эмки» мы обе в юбках и блузках с короткими рукавами. Но моя юбка – аспидно-черная, суконная шестиклинка, сшитая хорошей ростовской портнихой, Галкина – мешок-мешком. Моя шведочка – настоящего спортивного покроя в красно-серую клетку, с отстроченной планкой и альпинистским значком. Галкина – в какую-то розовую полоску и ширины неимоверной. Волосы у нее зализаны за уши, открывая широкое, простоватое лицо. А вот вроде то, да не то. Волосы заправлены за ушко, но завитки падают на лоб, выбиваются на щеку. Черты лица стали определенней, тоньше – и в то же время – нежней. Рот сомкнут и как-то очень поумнел. (Если может поумнеть рот? Но я всегда считала, что именно рот выражает сущность человека). И какой-то свет струится из глаз. Не пойму только – где это сфотографировано? Галка сидит на боком поставленном стуле, свободно опершись на его спинку. Это не наша комната – стул не венский, и на заднем плане висит какой-то казенный портрет. Но с другой стороны, на Галке куртка от моего лыжного костюма с моим альпинистским значком. И еще с комсомольским. Моим? Я два значка одновременно не носила. Молния на куртке до половины расстегнута, и воротничок белой трикотажной шведки, тоже моей, выпущен наружу. Куда же это она ходила фотографироваться в моих шмотках?
О, как она была влюблена в мой скудный гардероб! И так всегда норовила что-нибудь из него нацепить. Иногда спрашивала у меня. Иногда – нет, с простодушием не то ребенка, не то – дикарки. Я никогда не могла ни отказать, ни отругать. Просто некоторые вещи я постепенно перестала носить: тот же бежевый свитер, белую шведку, серое крепдешиновое платье в синих колокольчиках. У Галки не было ни одного шелкового. Уже к лету купили ей темно-сиреневое креповое платье с какой-то оборкой, и она тут же пристала поменяться на мое яркое, маракеновое. Когда я соглашалась, надо признаться, мною руководили не одни только филантропические побуждения. Мне показалось, что Галкино платье, хоть и более скромное и дешевое, делало меня стройней, по сравнению с моим – пестрым, складчатым. Я все время комплексовала по поводу тогда еще не существовавшей толщины.
Но продолжим изучение фотографий. Вот Галка в обнимку с Вовкой Капашилиным. Видимо, во время его проводов на флот. Вовкина бритая голова спрятана под кепкой, на левой руке у него повис сидор, правой он прихватил Галку за плечи. Она в своем выцветшем штапельном платьице, но такая естественная, лукавая, веселая, с теми же летящими по плечам волосами, с какими я ее увидела впервые на молодежном вечере в типографии.
А вот еще два Галкиных снимка. Если их показать постороннему человеку, то он даже не догадается, что это та самая простенькая чалдоночка. Одна фотография сделана, видимо, незадолго до моего отъезда в Новосибирск, в фотоателье, после тщательных приготовлений. Галка пострижена короче обычного, волосы уложены в тот самый «венчик мира», головка – вполоборота. На ней новая, славненькая шелковая блузка (я была свидетелем этой покупки «из последних денег» и осудила этот «вещизм») и хорошо сшитое платье-сарафан. Очень миловидная, нарядная и отретушированная девушка лишена неповторимой Галкиной индивидуальности, но зато вполне могла бы сойти за мою университетскую однокурсницу. Еще интересней последняя карточка. На обратной стороне дата — год спустя после моего отъезда из Бийска, Галка на последнем курсе своего медучилища. Готовится к выпуску. Может, для выпускного альбома и фотографировалась? Но что за чудо? Откуда эта прическа? Я даже не пойму – что сделано с волосами? Наверное, они подвиты, потому что кудрявость больше Галкиной природной. Но она не рвется напоказ, а естественно и очень сдержанно обрамляет лоб и лицо. Приподнятые кончики волос едва касаются плеч. А платье! Такого элегантного, явно шерстяного, светло-серого или бежевого, с небольшим фигурным вырезом вместо воротничка, встречной складкой на груди, обрамленной какими-то зубцами или кокеткой с двумя симметричными пуговичками, у меня даже в зажиточной Новосибирской жизни не было. Зато, зато! Из фигурного выреза выглядывала светлая крепдешиновая вставка, вроде той, что была на моем выходном зимнем платье! Но главное – лицо! Умное, значительное, красивое (я впервые разглядела, какие у Галки замечательные брови) и серьезное. Может быть, даже грустное.
А вот с какими надписями дарила мне Галка эти фотографии. На самой первой, где она с Шуркой, читаю:
Диночке от Гали:
По новым дорогам,
Средь новых друзей
Ты память мою
Обо мне не развей.
Вспомнишь – спасибо,
Забудешь – не диво,
В жизни случается все!
Накануне моего отъезда: «Милому Динульчику от меня». На самой последней карточке: «Дорогому корреспонденту. В этих словах я хочу выразить все!» (Видимо, и мою профессиональную принадлежность, и наличие между нами переписки).
О, вот еще два снимка оказались в этой пачке. На одном: я в той же самой Галкиной курточке, она в моем свитере, а между нами – Виталька. Снимал, наверное, в тот же день тот же Рогов. Я смеюсь, Галка немного кисло улыбается, но как же хохочет Виталий! Я и не замечала, что у него такой большой рот – прямо как два вместе взятых – Галкин и мой. Чему же он в тот момент радуется? Может, снимок сделан перед его отъездом в отпуск? Накануне женитьбы? Тогда понятна Галкина кислая гримаска. Но ведь и сам Виталий в те дни был очень смутен. Или я что-то путаю за давностью лет? Впрочем, если это фото сделано перед поездкой Виталия в Ровно, то об этом все равно придется рассказывать. Как про карточку Графа. Она лежит тут, рядом с Галкиными, на законном основании. Хотя помечена шестьдесят третьим годом, когда они хоть и не развелись официально, но уже безвозвратно разбежались. Граф на снимке очень красивый, в хорошем костюме и при галстуке, но причесаться в фотоателье ему не мешало бы. И безумие уже выглядывает из суженных зрачков. Но обо всем этом – ниже.