* * *
Куда же это меня унесло в сторону от Нового года! А ведь я просто хотела сказать, что в двадцатых числах декабря киевские ребята, уже запросто забегавшие ко мне на огонек, заявили: «Нет, в Красном уголке всем шалманом больше не встречаем. Соберемся у нас в комнате узким кругом. Ты, Динка, не против праздновать с нами?»
Я была не против.
И все-таки, отвергнув общежитских девушек, на «мальчишник» киевляне не были настроены. Они хотели, чтоб Новый год был украшен обществом прелестных дам, чтоб кроме вина и закусок присутствовали флирт, комплименты и танцы. Я же была сразу отнесена к разряду «свой парень». Виталька сказал мне уже месяц спустя в очередной задушевной беседе: «Какая же ты все-таки пацанка, Динка!»
Однако у «своего парня» были и некоторые важные достоинства. Я приехала в Бийск раньше на месяц и к тому же, благодаря службе, обзавелась широким кругом знакомств. И меня попросили – если есть приличные, симпатичные, компанейские девушки – приглашай на встречу Нового года. От себя ребята выставили некую Соньку, техника-электрика, с которой познакомились в поезде Барнаул-Бийск. Она тоже ехала по распределению на Бийское отделение «Заготзерно». Соньку звали для Васьки, который еще в поезде в нее влюбился (это я узнала позже). А она, также мгновенно, влюбилась в Виталия (и я ее понимаю). А Рогов, всю жизнь превозмогавший застарелый, еще подростковый комплекс неполноценности (хотя уже неполноценности никакой не было, а комплекс оставался), тут же кинулся Соньку увлекать, доказывая себе и окружающим, что он тут – «номер один». И повод для этого кипения страстей действительно был. Я уж не знаю, что собою представляла Сонька как личность, за три-четыре наши встречи не разобралась – но прелести она была необыкновенной. Вся тоненькая, одномерная, скорее силуэт, чем объем, с прямыми, белесыми, скользящими по сторонам личика волосами. Тогда все носили шестимесячную завивку, знаменитый «венчик мира» (я в том числе), а она следовала моде будущего. Глаза у Соньки тоже были необыкновенные: узкие, как бы прорезанные ножом, но при этом ярко-зеленые с темными ресницами. И здоровый, свежий румянец, делавший ее, вопреки воздушной фигуре, вполне реальной.
Но как бы ни была Сонька хороша и какие бы не сплетались вокруг нее интриги, одной ее даже в комплекте со мной было маловато для компании из шести-семи ребят. Я сразу предложила пригласить Галку. Потом – Тамару, девушку из городской детской библиотеки (тоже только прибыла по назначению из Московского института культуры). Еще находилась в Бийске весь декабрь в командировке моя знакомая по альплагерю Марина Перелыгина. И, наконец, Берта. С ней я познакомилась еще в гостинице. Берта и ее однокурсник Соломон приехали на Бийский мясокомбинат по окончании Московского института пищевой промышленности. Теперь они, как и я, перебрались в служебное общежитие, но компанией еще не обзавелись. А к тому же Соломон срочно уехал по делам службы в Москву. Все это Берта рассказала мне примерно неделю назад при встрече на автобусной остановке (мясокомбинат был совсем рядом с нашим общежитием). На вопрос ребят: «А девушки подходящие?» — я с полной убежденностью сказала «Да! Да! Девочки замечательные!»
Этот Новый год мы вспоминали не только на протяжении всей бийской жизни, но по нынешний день – не далее как месяц назад на развалинах компании, поминая ушедших навсегда. Во-первых, сколько десятков бутылок «Аль-Шарапа» было выпито в ту ночь? Дело в том, что в местных магазинах из горячительного, как правило, продавали жуткую дрянь, какой-то суррогат – или привозное «Бilэ мiцнэ», или местное «Алтайское черноплодное». А как-то на генеральную пьянку (это уже в пятьдесят шестом году) удалось после метания ребят по всему городу достать только полторы дюжины некоего отвратительного сладкого, хотя и крепленого «Медового». Тогда и родилась хрестоматийная реплика Графа: «Что за интерес накачиваться одним номером?» Но против того, чтобы «накачиваться» одним «Аль-Шарапом», никто не возражал. Это было недорогое азербайджанское, но все-таки натуральное красное вино. Поэтому в конце месяца каждый из ребят, кому оно попадалось, изумленный, закупал впрок полную авоську (аборигенов, думаю, отталкивали малые градусы на этикетке и сообщение продавцов, что вино кислое).
И тридцать первого декабря комната киевлян была просто завалена черными увесистыми бутылками по 0,8. Это немеренное количество легкого вина придало всему празднику характер некой фантасмагории. Все были под хорошим градусом, все были веселы, подвижны, болтливы, шутливы, изобретательны, довольны жизнью. Но никто не упился, не поссорился, не подрался. Впрочем, был эпизод: без пяти двенадцать, только наполнили стаканы и кружки, как в тринадцатую вбежала с плачем общежитская уборщица: «Мишу моего убивают!». И Ароша, поставив свой «фиал», выскочил в коридор, коротким хуком справа свалил дебошира и вернулся к столу за одну минуту до полуночи.
− Ты хоть тому, кому следовало, вмазал? – поинтересовались ребята. Позже выяснилось – тому.
Кстати, именно с этой ночи в компании появился термин «альшарапнуть» – то есть напиться с удовольствием. И вообще – возникла масса баек и апокрифов. Например, уверяют, что Васька, когда не аккомпанировал нашему пению на гитаре, то подходил ко всем по очереди и демонстрировал примороженную щеку: «Видишь? Шалушится…» Еще большим успехом пользовалась история о том, как под утро, когда все уснули, кто где сумел приткнуться, Леня подкрался к девушкам и в порыве страсти укусил Берту за ногу. Как следствие этого укуса, Берта немедленно вышла замуж за Соломона, едва он вернулся из командировки. А все девушки общежития стали записываться к Лене в очередь на укус, чтобы устроить свое семейное счастье. Это все, конечно, было вымыслом чистой воды (кроме замужества Берты) – то ли Виталия, то ли Рогова, то ли их коллективное творчество. Просто Леня был удобной мишенью для розыгрышей из-за своей невозмутимости. А Берта промелькнула на нашем горизонте очень скучной и добродетельной кометой и должна была, хоть став поводом для зубоскальства, искупить свою невыразительность.
Впрочем, ни Бертина одномерность, ни то, что обещанная альпинистка Марина за три дня до Нового года уехала в свой Свердловск, ни белобрысая долговязость библиотечной Тамары, которая оказалась выше всех ребят, кроме Арона и Графа, на полголовы, ни полная неспособность Соньки сколько-нибудь поддерживать застольный разговор никому настроения не испортили. Все болтали, пели, острили, хохмили, перемещались по общежитским коридорам, поздравляли таганрогских девушек, Боба Техликиди, хорошенькую Фаечку из банка, которая жила, как и я, на первом этаже. Среди ночи в тринадцатую пришли Зина, Вовка Капашилин, потом еще кто-то. Все перепуталось, перемешалось, и все были вместе, если хотели. А кто хотел – врозь.
Но именно в новогоднюю ночь границы нашего сообщества четко обозначились, и переходить их дозволялось не каждому. Не вписалась в круг не только вышедшая замуж Берта, но и вполне свободная Тамара. Завязла где-то на своем «Заготзерне» очаровательная Сонька, хотя Рогов еще назначал ей какое-то время свидания в городе. Через год и она вышла замуж и осталась только персонажем наших шуток.
А вот Галка прижилась сразу. В этот же первый вечер, вернее, ночь. Как будто тут всегда и была, как будто со всеми знакома. Ну, с киевскими ребятами понятно. Симпатизируя мне, они и Галке стали покровительствовать. В качестве моей младшей сестренки, что ли? Но и с громогласным, бесцеремонным Ароном Галка вмиг подружилась, и с незатейливым, веселым Вовкой Капашилиным танцевала в эту ночь раз десять в том самом сакраментальном Красном уголке, в который было решено – ни ногой. Но что были для Галки наши табу и наши условности, наши симпатии и антипатии? Она обязательно пробовала все на вкус и на ощупь, а потом уже выносила вердикт. Насчет киевлян – не знаю. Может, Галка их приняла с моей безоговорочной подачи. Но, скорее всего, они просто не могли не понравиться. В Витальку же она сразу влюбилась. Но виду не подала. Потому что я довольно быстро проболталась: вот этот сероглазый мальчик мне «таак нравится». Из всего этого выросла целая мелодрама, но ее надо рассказывать отдельно.